Еще раз об ужасах клерикализма

Как сообщается, власти итальянского города Галдзиньяно Терме признали христианские Распятия обязательными во всех государственных учреждениях. Это было сделано вопреки решению Европейского суда по Правам человека, который некоторое время назад потребовал удалить Распятия из школьных классов.

Что же скажем? Ужаснемся тому, какая мрачная клерикальная диктатура водворилась в Италии, такой бедной, такой отсталой, такой       средневековой стране? Или порадуемся за наследников древней и великой христианской культуры, что у них достало мужества и здравого смысла сказать "нет" идеологическим фанатикам из евросуда? Мы — тоже страна с древней и великой христианской культурой. Что было бы, если бы какой-нибудь наш, русский горсовет постановил поместить во всех госучереждениях Распятия или, ближе к нашим собственным христианским традициям, иконы? Нетрудно представить себе, какую реакцию бы это вызвало - гораздо более сдержанные и осторожные действия по возвращению России к ее христианским корням вызывают панические крики, что у нас вот-вот водворится настоящий Иран, и полиция нравов начнет проверять, правильно ли у женщин повязаны головные платки. Почему ничего подобного не водворяется в Италии? Почему вместо обещанных ужасов, вместо упадка науки и культуры, вместо нищеты и отсталости Италия оказывается процветающим демократическим государством, с высоким уровнем благосостояния и личных свобод?

Недавно сайт "Московского Комсомольца" опубликовал статью "Долой светское государство". В ней идет речь о документе "Нравственная основа модернизации", который распространялся на собрании Партии "Единая Россия". Можно ли подвергать этот документ критике? Конечно, далеко не со всем в нем можно согласиться; но он и является материалом для обсуждения, а не законом мидян и персов, не подлежащим перемене. Нравственная основа нашей общественной жизни — очень важный вопрос, достойный самого серьезного рассмотрения и открытой дискуссии. 

Пока что дискуссии не получается; автор статьи (и автор сопровождающей ее глумливой карикатуры) просто выражает свою крайнюю враждебность Церкви и, заодно, "Единой России" — за то, что некоторые ее представители посмели, оказывается, произнести фразу: "Православие как нравственная основа модернизации”. Автор в страхе ожидает провозглашения Православия государственной идеологией, видит попрание конституции и многие другие ужасы наступающего клерикализма.

Вопрос о том, что именно означает светскость государства, можно рассматривать подробно — и как только мы к нему обратимся, мы обнаружим, что единственное достаточно светское государство, вполне соответствующее требованиям наших антиклерикалов — это Северная Корея. Во всех странах Европы мы обнаружим капелланов в армии, кафедры теологии в ВУЗах, и — как правило — преподавание религии в школах.

Все зловещие признаки клерикализма в этих странах налицо — а обещанных ужасов нет. Ни попрания прав нехристиан, ни мракобесия, ни научной и культурной отсталости. Христианская вера требует от нас верить в то, что мы до поры не можем увидеть; требования антиклерикальной веры гораздо более суровы — она требует не верить в то, что можно увидеть своими глазами. Например, то, что Италия — страна с Распятием в каждом школьном классе и при этом страна весьма благополучная.

Когда СМИ сообщают о выходках каких-нибудь юных неонацистов, люди обычно удивляются — как такое может быть в стране, так много пострадавшей от нацизма. Но неонацистов у нас, пожалуй, единицы, проходящие скорее по категории шпаны, чем серьезного политического движения. Читая некоторые газетные материалы и дискуссии в интернете, задаешься другим вопросом — как в стране, так пострадавшей от воинствующего атеизма, этот самый воинствующий атеизм сохраняет такое влияние. Как будто не было всего ХХ века, как будто идеалы нынешних борцов с клерикализмом уже не получили истории своего полного воплощения, как будто не было ничего — ни монастырей, превращенных в концлагеря, ни расстрельных полигонов, ни коллективизации и голода, ни показательных процессов, ни "разоблаченных врагов народа", ни взорванных храмов, ни "безбожных пятилеток".

Как будто мы все еще пребываем в где-то в самом начале ХХ века, когда революционная интеллигенция считала непременным признаком порядочного человека ненависть к государственной власти и к Церкви. Судьба этих революционных интеллигентов весьма трагична — нет, царские сатрапы их не тронули, они пали жертвою вовсе не реакции, а тех самых революционных демонов, которых настойчиво вызывали. "Пусть сильнее грянет буря" — призывали они, и когда буря грянула, кто-то был просто уничтожен, а кто-то был принужден идти в услужение, на это раз к действительно кровавому, и действительно тирану. Как с горечью описывает произошедшее кн. Трубецкой, "Ваня раскаялся, но было поздно — его уже съел волк".

Несмотря на то, что то поколение революционной интеллигенции погибло в огне разожженного при его же участии пожара, его традиции живы; можно заметить, что лучше бы было наоборот, но у нас нет другой истории. Другой современности, впрочем, тоже нет.

Почему, несмотря на все ужасы ХХ века, воинствующая антицерковность продолжает оставаться довольно заметным настроением? Потому что Церковь так плоха? Вопрос о грехах церковных людей не стоит снимать с повестки дня, но не следует впадать в путаницу — причина ненависти к Церкви вовсе не в них. Если вы скажете, что причина ненависти к любой другой группе — евреям, чернокожим, каким-нибудь религиозным меньшинствам — в грехах этих людей, на Вас посмотрят с явным неодобрением; и правда, хотя ни одной безгрешной группы людей не существует, фобия, страх и ненависть по отношению к той или иной общности не связан с ее грехами напрямую. Наивно было бы думать, что как только чернокожие сделаются достаточно добродетельны, Ку-Клукс-Клан прекратит их ненавидеть. Мы должны серьезно относиться к грехам церковных людей — но было бы крайне наивно думать, что как только мы в должной мере искореним грех из своей среды, сердца антиклерикалов смягчатся.

Но все же, почему опыт атеизма ХХ века многих людей ничему не учит? Думаю, дело в том, что именно учит — советская закалка продолжает чувствоваться через поколения. Психологический механизм этого очень хорошо известен и широко практиковался и практикуется диктаторами и лидерами тоталитарных сект. Китайцы называли эту технологию "преобразованием мышления", а в англоязычной литературе он стал называться просто "промывкой мозгов". Принцип действия в том, что человеку трудно говорить одно, а думать другое; если принудить человека говорить и действовать так, как будто он разделяет определенные взгляды, через какое-то время он и действительно станет их разделять. Если заставить человека повторять какой-нибудь лозунг под дулом нагана, то на первый раз он выговорит его с трудом, кривясь и плюясь внутренне, на десятый — уже без запинки, на двадцатый — уже принимая его всем сердцем, так, что наган можно убирать, а к тридцатому повторению он настолько проникнется линией партии, что ему самому можно будет доверить наган.

В свое время немцы, которые начинали вскидывать руку исключительно затем, чтобы избежать преследований, затем становились фанатичными приверженцами Фюрера; один и тот же механизм работал во всех великих тираниях ХХ века.

Поздний СССР был гораздо гуманнее, чем СССР сталинский — но всем нам было ясно, чего лучше не делать, чтобы не навлекать на себя неприятностей. Обязательным условием сколько-нибудь успешной карьеры было повторение — раз за разом, и с выражением искреннейшего энтузиазма на лице — идеологических штампов, непременной составляющей которых был воинствующий атеизм. Любой намек на религиозность означал перспективу "испортить характеристику" и навсегда проститься  с любой карьерной перспективой. От Церкви надо было держаться как можно дальше. Многие люди, привыкшие повторять самые нелепые антицерковные мифы под давлением, настолько вошли в роль, что вполне срослись с навязанными им убеждениями.

Атеистической диктатуры уже давно нет, нет и характеристики, которую можно было бы испортить, но глубокая фобия по отношению к вере и Церкви, вдавленная в советские годы, продолжает определять поведение многих людей и даже передаваться их детям. Было бы неверно говорить, что нынешний антиклерикализм целиком и полностью определяется этой причиной — но в его формировании она играет определяющую роль.

Преодоление этой фобии — нелегкая задача, в частности потому, что она считается чем-то вполне приемлемым. Подобный накал враждебности по отношению к любой другой этнической или конфессиональной группе было бы сочтен непристойным, если не наказуемым. Причины этого понятны — мы знаем из истории, что ненависть ведет к насилию, и многие страшные кровопролития были порождены именно этнической ненавистью. 

Однако ненависть к  Церкви считается чем-то вполне приемлемым; это очень странно, если мы вспомним, что воинствующие антиклерикалы — и в нашей стране, и в других странах — пролили никак не меньше крови, чем воинствующие националисты.

Но вернемся к вопросу о нравственной основе модернизации. Атеист, разумеется, может быть порядочным гражданином. Но ни один непорядочный человек еще не исправил своей жизни под влиянием атеизма. Ничего похожего на учение о покаянии, прощении грехов, новой жизни, в светском мировосприятии нет — как, впрочем, и самого понятия о грехе и спасении.

Нравственность атеиста неизбежно носит "инерционный" характер — он может быть моральным в силу своей принадлежности к культуре, сформированной христианством и несущей в себе его наследие. Но источник нравственности он отверг, и ему нечего предложить в качестве той же моральной основы модернизации. Он может только браниться на чужое — за полным неимением своего.