Дыхание чумы

ХХ век был веком неслыханных социальных катастроф, войн, революций, геноцидов, когда великие нации подпадали под власть преступников и психопатов, а восторженные толпы приветствовали бесчеловечных тиранов. Может ли такое повториться? Каждое поколение верит, что человечество наконец-то приобрело мудрость, и наступил "конец истории", безумие, кровь и ужас навсегда остались позади. В это люди верили и перед Первой Мировой Войной, и между Войнами, верят и сейчас. Но каждый раз ожидание нового и лучшего мира не сбывалось, и вместо этого человечество входило в новый — и более ужасный — виток варварства. 

Все мы склонны это забывать (никто не хочет думать о неприятном) но с 1917 или 1933 года, со времен мексиканской революции или "Красных Кхмеров", у человечества не появилось каких-то гарантий против новых вспышек массового зла и безумия. Мы легко можем оказаться в положении тех наивных людей, которые в начале ХХ века предвидели впереди только светлую эру мира, цивилизации и прогресса. Это стоит иметь в виду — не для того, чтобы впадать в уныние, но чтобы трезво и ответственно видеть то, что происходит вокруг нас.

Обозревая бедствия ХХ века, нельзя уйти от тяжелого вопроса — как люди могли дойти до такого? Где корни всех этих катастроф? С каких небольших, может быть, незаметных симптомов начинается социальная чума, которая затем разрастается и пожирает страны и народы? Корни чумы, и это достаточно очевидно, лежат в определенных взглядах на мир и на человека; геноциды начинаются не в расстрельных рвах, они там заканчиваются. Начинаются они в головах. И именно на этом этапе нам нужно выступить против чумы — пока чуму еще можно становить словом. Но, прежде всего, ее нужно идентифицировать, как чуму. Понять, что это не экстравагантное мнение, которое "тоже имеет право быть высказанным", это не часть общественной дискуссии — это именно чума, и на нее необходимо ясно указать..

Поэтому перейдем к конкретным примерам.  Во вторник, 26 января, радиостанция "Эхо Москвы" выпустила в эфир радиопередачу, тема которой была обозначена вполне ясно: "Имеют ли право на жизнь «неполноценные дети»". В передаче приняли участие журналист Александр Никонов, председатель Атеистического общества Москвы (АтОМ), врач Евгений Теодорович Лильин, главный детским реабилитолог Российской Федерации, и ведущий Сергей Бунтман. Александр Никонов высказывал свои взгляды вполне прямо — надо разрешить убивать больных детей, а тем матерям, которые все же воспитывают их, не следует оказывать социальной помощи. Я понимаю, что эти слова звучат как очень тяжкое обвинение, и процитирую слова самого журналиста: "Идея очень простая. Если мы соглашаемся с перинатальным абортом, то почему мы не соглашаемся с постнатальным абортом? Чем, грубо говоря, зародыш за 5 минут до рождения отличается от зародыша через 5 минут? Практически ничем. Это еще не человек, это чистая дискета, на которую личность человека еще не записана воспитанием". И далее:

"Е.ЛИЛЬИН: … во многих цивилизованных, и даже достаточно бедных странах, государство приходит такой семье на помощь, - причем, мощно, сильно приходит. Возьмем не США, не Францию, - возьмем Венгрию. Мать, родившая больного ребенка, получает зарплату ежемесячную.
А.НИКОНОВ: Вот это и ужасно. Эти больные дети ложатся нагрузкой на все общество.
Е.ЛИЛЬИН: Не на общество. Она получает автомобиль, 30%-ный бензин.
А.НИКОНОВ: Настоящий социалистический кошмар."

Надо сказать, двое других участников дискуссии выступают против взглядов Никонова; но это едва ли повод для радости. Его принимают, как собеседника, его точку зрения находят заслуживающей рассмотрения. В любых обществах совершаются преступления, но когда становится можно публично высказывать идею, что больных детей надо убивать, а помощь матерям детей-инвалидов - это "социалистический кошмар", и при этом оставаться вполне принятым в приличном обществе - это очень опасное состояние нравов.

Причем опасное не только для больных детей и их родителей, а опасное для всех, потому что общество, бесчеловечное по отношению к своим наиболее уязвимым членам, неизбежно будет бесчеловечным ко всем. Если можно лишить жизни больного ребенка, потому что он "ложится нагрузкой на все общество", то кого нельзя? Если заповедь "не убий" не распространяется на самых невинных и уязвимых людей, то на кого вообще она может распространяться? Что спасет от эвтаназии самого А.Никонова, если его дальнейшее существование будет сочтено экономически или социально нецелесообразным?

В нравственно здоровом обществе с Никоновым не стали бы вести публичных дискуссий; ему бы просто указали на дверь. Но — может сказать читатель — стоит ли придавать такое значение этим словам; в конце концов, мало ли кто несет какую ересь. Стоит; беда в том, что взгляды Никонова — пока маргинальные, пока отвергаемые даже большинством его собратьев — атеистов, придуманы вовсе не им. Он воспринимает — и передает по-русски — тенденцию, уже довольно влиятельную в англоязычном мире. Ремарка про аборты и инфантицид почти буквально повторяет высказывание профессора Джона Харриса, члена комитета по этике Британской Медицинской Ассоциации, который заявил, что новорожденных младенцев допустимо убивать. Харрис заявил буквально следующее: "Люди, которые считают, что инфантицид принципиально отличается от аборта, должны задаться вопросом: что такого происходит с плодом за то время, пока он проходит через родовой канал и является в мир, что меняло бы его моральный статус? Я не думаю, что в это время хоть что-то меняется". Для христианина — да любого здравомыслящего человека — это был бы аргумент против абортов; для Харриса — это аргумент в пользу инфантицида. Другой западный мыслитель, Питер Сингер, подчеркивает, что умерщвлять можно даже младенцев, не страдающих какими-то тяжкими врожденными расстройствами, поскольку младенцы «лишены таких определяющих черт личности, как рациональность, автономность и самосознание». Сингер при этом вовсе не эпатажник и не интернет-фрик, а уважаемый ученый, профессор биоэтики Принстонского университета, профессор Центра Прикладной Философии и Общественной Этики при Университете Мельбурна.

Философствование такого рода уже не является чем-то шокирующим; и, надо признать, некая зловещая последовательность в нем есть. В самом деле, если аборты есть нечто уже вполне принятое, то какие возражения могут быть против инфантицида?

Эвтаназия, другой пункт повестки дня, продвигаемый теми же мыслителями, уже является предметом обсуждения в законодательных собраниях передовых стран. Британский философ баронесса Уорнок открыто говорит, что старики "обязаны умереть", потому что на них впустую расходуются ресурсы и их семей, и национальной системы здравоохранения, а британский романист Мартин Эмис, сравнил быстро растущее число пожилых людей в Британии с "вторжением ужасных иммигрантов" и призвал к созданию "будок смерти" на углах улиц, где старики могли бы совершать самоубийства.

Александр Никонов, таким образом, находится вполне на гребне волны, в русле последних прогрессивных веяний. И веяния эти могут оказаться очень влиятельны; невозможно отрицать, что Запад создал самое процветающее и комфортное общество в человеческой истории, и многие у нас склонны с полным доверием принимать все, что исходит оттуда. Однако своим процветанием Запад обязан вовсе не Харрису, Сингеру или Уорнок; если он чем-то и будет обязан этим людям, то своим падением. На Западе есть и другие социальные влияния — есть еще достаточно живая Церковь, есть

просто люди, выросшие в христианской традиции. У нас христианское влияние слабее; поэтому бациллы социальной чумы, которые на Западе сдерживаются  другими общественными тенденциями, попав к нам, в морально ослабленную среду, могут начать бурно размножаться.

Но и сам Запад может не устоять; цивилизованность, культурность и гуманность - это очень хрупкие вещи. В свое время Германия была и просвещенной, и культурной, и высокоцивилизованной, пока ее не поразила чума.

Какое будущее тогда ждет нас всех? На что будет похоже общество, в котором можно будет вполне легально убивать детей и стариков? Не померкнут ли в таком обществе ужасы ХХ века, как померкли ужасы Первой Мировой Войны, когда разразилась Вторая?

Но нам важнее понять, что мы можем противопоставить чуме. Почему люди верят в то, что младенцев можно убивать, а стариков — подталкивать к самоубийству? Причина очевидна, и она не раз называлась — в их картине мира нет Бога; более того, в ней вообще нет духовной реальности. Мироздание, в котором они живут, пусто, холодно и бессмысленно. Все, что у них есть — немного удовольствий, которые можно извлечь из жизни, пока старость и смерть не положит этому конец. И в этом мироздании действительно нет мотива ни к тому, чтобы ограничивать себя ради других, ни к тому, чтобы претерпевать неудобства, связанные с неизбежным старением.

Вера в духовный смысл мироздания, в жизнь будущего века, и забота о слабых — две тесно связанные вещи, и даже в самых примитивных обществах они идут вместе. Древнейшие человеческие захоронения, известные археологам, показывают два связанных признака человечности Во-первых, люди хоронили своих умерших с явными изъявлениями веры в посмертное бытие; во вторых, они кормили больных, искалеченных или старых соплеменников. Утрата веры в личное бессмертие постепенно приводит к утрате готовности заботиться о нуждающихся.

Иной атеист, конечно, может искренне негодовать на речи Никонова и ему подобных, и держаться гораздо более достойных взглядов на человеческую солидарность и необходимость заботиться о слабых. Но в его картине мира для таких благородных чувств нет никакой опоры; общество, утратившее веру в то, что человек создан по образу Божию, уже приняло аборты — и точно также примет и инфантицид.

У нас есть лучшее средство от чумы — истина. Человек создан по образу Божию и обладает неотъемлемым достоинством и ценностью; мы живем не для того, чтобы стремиться к удовольствиям и избегать дискомфорта, а для того, чтобы обрести вечную жизнь. Мы принадлежим не себе, но, прежде всего, Богу, а затем — нашим ближним.  Любовь, терпение и жертва ведет к вечной награде. Заботиться о слабых — хорошо и угодно Богу. Такова истина; всем нам предстоит, в конце концов, в ней убедиться, когда каждый из нас умрет и пожнет плоды того выбора, который он совершил при жизни.