Это скучное слово «ответственность»

В последние дни мне довелось читать ряд текстов про то, что пока сатрапы и жандармы тащат свободолюбивое юношество в автозаки, Патриарх совершает молебен на инаугурации Президента. Авторы обнаруживают, что Церковь поддерживает государство — и находят это чем-то ужасным и позорным.

Что же, если попробовать выразить противоречия между Церковью и интеллигенцией в  одном слове, то это будет слово «ответственность». Церковь исходит из того, что человек сам является автором своих решений и даст за них отчет Богу. Человеку дан разум, чтобы тщательно оценивать возможные последствия своих решений для жизни и благополучия других людей — и совесть, чтобы избегать того, что может причинить вред. Ответственность — это как раз способность оценивать свои действия с точки зрения их последствий.

Конечно, это не единственный способ оценки. Современный мир чаще всего предлагает оценивать действия с точки зрения того, как они переживаются, связанного с ними эмоционального опыта. Как говорит известный американский слоган, If It Feels Good Do It. Если какие-то действия связаны с позитивным эмоциональным опытом, они оправданы.

Приведу пример — оценка такого эмоционального опыта, как влюбленность, с точки зрения Церкви определяется контекстом. Влюбленность прекрасна, когда речь идет о молодых, вступающих в брак, и ее, напротив, следует отвергнуть, когда женатый мужчина чувствует, как в нем нарастают романтические чувства к сотруднице. Само по себе переживание не обладает безусловным авторитетом — оно должно быть оценено, оправдано или осуждено, исходя из последствий, которые можно предвидеть (клятвопреступление, разрушенная семья, страдания обманутой жены, да, в итоге, и всех вовлеченных лиц) и нравственных принципов (нельзя совершать клятвопреступление, нельзя причинять страданий невинным людям).

С мирской точки зрения, влюбленность оправдывает все — если человек испытывает сильное влечение, он может и должен ему последовать, иначе он лишает себя чего-то важного. Люди, которые скажут ему, что он поступает неправильно, сами будут заслуживать упреков, как «унылые ханжи», завистливо покушающиеся на что-то чистое, великое и даже святое. Это особенно бросается в глаза в либеральном культе гомосексуализма — абсолютно все, религия, традиции, интересы посторонних невинных лиц, все должно быть поставлено ниже сексуального переживания. Психоэмоциональный опыт не подлежит никакой оценке, о нем нельзя говорить «правильно» или «неправильно» — напротив, все остальное подлежит оценке, суду и исправлению с точки зрения этого опыта.

Почему стоит упомянуть это в контексте разговора о политике? Потому что влюбленность — не единственный источник дофамина, гормона, который отвечает за переживание удовольствия, радости и полноты жизни. Есть, конечно, печально известные химические стимуляторы — но есть возможность пережить выброс дофамина и без них. Люди могут получить удовольствие на рок-концертах, аттракционах и как угодно еще — эти способы могут быть безобидными или не очень. И здесь мы подходим к еще одному ярко эйфорическому опыту. Опыту участия в коллективных политических акциях.

Одним из наиболее ярких переживаний моей жизни было присутствие у Белого Дома в августе 1991 года. Я хорошо помню это удивительное переживание участия в истории, вызова и опасности, теплого братства, которое возникает между людьми, вышедшими за общее дело и переживающими общее (обоснованное или нет) чувство опасности. Это нечто намного более мощное, чем опьянение.

Поэтому я понимаю участников киевского Майдана, как и участников других массовых выступлений, вроде недавних навальнингов — я знаю вкус этого яростного вина, кто пробовал его раз в жизни, тот его не забудет. Я прекрасно понимаю людей, которые с негодованием и обидой воспринимают попытки принизить этот их опыт, а попытки оценивать его с точки зрения религии, морали или здравого смысла и выглядят как попытки принижения. Это все равно, что говорить страстно влюбленному «через месяц вы вдребезги разругаетесь, и ты с великим стыдом вернешься к жене». Но, обидится он или нет, это правда.

И вот Церковь, с ее аскетической традицией, ставит любой опыт — в том числе, такой яркий, ослепительный, захватывающий опыт как опыт массовых выступлений — перед судом разума и совести. В самый разгар сладостной дофаминовой бури  она требует остановиться и задуматься «а куда это меня несет?» «а доброе ли это дело?» «а что это принесет людям?»

Ответственность требует все тщательно обдумывать — и принимать в рассмотрение реальность, устраивает она нас или нет. В конце концов, последствия наших действий наступают в реальном мире. И в этом мире у идеологии «борьбы с режимом» есть определенная история — и определенные плоды.

Революционные восторги февраля-марта 1917 года превосходили любой навальнинг — и даже Майдан. Чем все это кончилось? Хаосом, очень большой кровью, и свирепой диктатурой. Поклонники февральской революции могут искренне ненавидеть Сталина — но это ничего не меняет в том, что Сталин — порождение именно революционной интеллигенции и ничего другого она породить не могла.

Прямо на наших глазах произошел другой случай массовых революционных восторгов — Майдан. Как писал участник Майдана, архимандрит Кирилл (Говорун) «На Майдане рождается или уже родилось сообщество, которое является хрестоматийным примером гражданского общества — его почти чистый субстрат. Это сообщество идентифицирует себя на основе общих ценностей: достоинства, честности, ненасилия, взаимопомощи, готовности к самопожертвованию. В таком чистом виде гражданского общества сейчас нет даже в Европе... Украинский Майдан, собравшийся «ради Европы», значительно перерос саму Европу и ее политиков…. Более того, Майдан в своей ценностной составляющей значительно перерос и украинские церкви — все без исключения»

Говорить людям в этом состоянии «да ты пьян, послушай, что ты несешь-то» — было, увы, совершенно тщетно. Люди были пьяны слишком тяжело, массовая движуха — это такой мощный выброс дофамина, который едва ли может вызвать даже тяжелый наркотик. К чему все это привело?

Ну, не к такой катастрофе, как в 1917, но к резкому ухудшению жизни людей по всем измеримым параметрам — во всем, что касается порядка, достатка, безопасности, доступа к медицине, образованию и другим благам. Люди разбегаются из страны миллионами.

Можно поговорить о Ливии и Ираке, где пала диктатура и воссияла свобода, это отдельная и очень, очень грустная история.

Если весь наличный опыт показывает, что упоение «борьбой с режимом» приводит к тяжелейшему похмелью — ответственность требует учитывать эти результаты.

Обвал государства — величайшее бедствие,  которое может постигнуть страну. Ответственный человек, не желающий своей стране гибели, и своему народу тяжких бедствий, будет на стороне тех, кто помогает сохранить государство — а не тех, кто пытается его разрушить.

Конечно, в юности желание побузить — это чистая физиология, как прыщи. Неудивительно, что основной контингент навальнингов — дети и подростки. Трудное время полового созревания, желание привлечь восхищенное внимание девушек, кровь кипит и сил избыток. Это время прощупывания границ допустимого. Как говорят в таких случаях, молодость должна перебеситься, свою голову не приставишь. Взрослый человек может мечтать съездить на машине времени в прошлое и дать себе ряд ценных советов — хотя он должен понимать, что это без толку, он-молодой не станет слушать себя-зрелого.

Это потом приходит понимание, рефлексия — то, что ты имел за юношеский максимализм на самом деле просто сочетание неопытности, гордыни и гормонов. Этот опыт само-отстранения, понимания того, что души прекрасные порывы нуждаются еще в рассмотрении, что не следует слишком верить себе, постоянно передается в аскетической традиции. Другое дело, что в молодости человек вообще может не понимать, о чем это — своего опыта у него нет.

Ну, таковы уж особенности молодого организма. Хуже, когда желание побузить путают с нравственным императивом люди, которым было бы уже пора обрести некую зрелость и способность к рефлексии.

Поэтому когда к Церкви обращают вопрос «А почему это вы не бузите? Почему это вы не ведете себя как безответственные подростки?», ответ на него очевиден. Да по той простой причине, что мы не подростки. Мы наследники традиции, которая учит рассудительности и ответственности перед Богом и людьми. Тут уж скорее вопрошающим следует вернуть их вопрос — «Почему вы, будучи уже взрослыми людьми, ведете себя, как безответственные подростки?»